Изменчивая природа рисков и управления рисками

Введение

За последние 10 лет произошли эволюционные изменения как в характере управления рисками, так и в вопросах теории и практики риск-менеджмента. В результате специалисты по управлению рисками все сильнее ощущают нехватку инструментов, позволяющих понять природу этих изменений. Не в последнюю очередь это связано с ростом объема информации о различных источниках опасности, а также с междисциплинарным характером проблем. Для понимания динамической природы возникающих угроз требуются новые технологии и аналитические концепции, которые предназначены для исследования маловероятных событий, имеющих тяжелые последствия (они называются «черным лебедем» или аномалией) (Талеб, 2007). Эти события рассматриваются в контексте высоко связанных систем. «Постсовременная» природа риска, на которую часто ссылаются исследователи, порождает ряд задач, связанных с пониманием общественного восприятия, усложнением и искажением рисков (в терминах вероятности и последствий) в СМИ, равно как с их последующим влиянием на формирование политических процессов. Практики и теоретики политики, обращаясь к ученому миру в поисках концепций, решений или хотя бы постановки проблемы в рамках господствующего мировоззрения, обнаруживают сегодня некоторую его неполноценность состояния данного вопроса. Тому есть множество причин, главные из которых — многодисциплинарная природа проблем, порождаемых рисками, и затруднения, испытываемые многими университетами при структурировании и поддержке исследований, выходящих за привычные ведомственные границы. В этой статье приведены факты, характеризующие некоторые изменения в природе рисков.

«Новые» формы терроризма, пандемический грипп, недавний экономический крах в финансовом секторе и последовавший глобальный экономический кризис служат новой, во многом совершенно необычной иллюстрацией не скованной границами природы рисков. Более того, при использовании традиционного подхода к управлению рисками возникает ряд проблем: 1) зачастую отсутствуют симптомы, которые могли бы в какой-то степени предсказать появление подобных рисков; 2) в понятиях наносимого ущерба эти явления достаточно обширны, чтобы вызвать другие угрозы или развитие кризиса; 3) их происхождение, развитие и заключительные масштаб и форма зачастую неизвестны, поэтому данные риски представляют собой новый и малопонятный класс. В результате требуется привлечение технических специалистов для оценки предположительных видов разрушения и влияния рисков. Как следствие, характеристики многих новых форм рисков часто не позволяют использовать традиционные методы оценки рисков и управления таковыми или традиционную политику, применяемую на институциональном либо правительственном уровне. Эти новые формы риска нередко иллюстрируют взаимосвязь «риска», «кризиса» и «стихийного бедствия», а также того, как отдельные события могут послужить толчком для возникновения других проблем в сложноподчиненной системе. Кроме того, предупреждение последствий и принятие ответных мер в широком смысле все больше переходит в ведение межведомственных и сетевых институтов управления и организации. Данный подход важен для контролирования рисков, однако он заведомо опасен, поскольку может существенно воспрепятствовать (или усложнить) оповещению о потенциальной опасности или раннему предупреждению о возможном крахе. Остается вопрос, насколько такие сети способствуют «вынашиванию» (Тернер, 1976) риска благодаря пониманию того, возможно ли возникновение рисков и какие техники можно применять для контроля за этим процессом. По мере усиления дебатов среди членов правительств, академиков и практиков о природе указанных опасностей, способах предупреждения их последствий и будущего влияния следует предостеречь от появления некоторых тенденций, связанных с пониманием данных явлений, их определением и концептуализацией, а также с мерами, принимаемыми различными сообществами практиков. Отдельная тенденция — рост использования политической концепции устойчивости и придаваемое ей значение.

Возможный круг проблем, возникающих в результате действия новых форм угроз, и ответных действий, предпринимаемых сообществами практиков, в настоящей редакционной статье не рассматриваются. Здесь мы рассмотрим три особых аспекта проблем, с которыми сталкиваются академики и практики в области риск-менеджмента, и зададим те направления, в которых, как мы надеемся, могло бы развиваться обсуждение.

Первое направление — те специфические трудности, которые возникают из-за выхода рисков за естественные и искусственные границы, окружающие ведомства, государства, культуры и своды знаний. Второе — то, как мы понимаем устойчивость в терминах теории и практики. Третье относится к пространственным взаимодействиям, имеющим место в сетевом сообществе с образованием «пространства уязвимости» и «пространства разрушения» (Смит, на стадии подготовки).

Риски без границ

Понятие «рискового сообщества» (Бек, 1992) и «управления» риском, на стыке нескольких аспектов, занимает особое место в академических источниках (Перроу, 1984; Шривастава, 1987; Джидденс, 1990; Хьюитт, 1997; Ризон, 1997; МакГир, 1999; Смит, 2001).

Из проведенных исследований становится ясным, что риск вышел за границы академических дисциплин и преодолевает барьеры другого рода — социотехнические, геополитические, организационные, культурные, физические либо связанные со здоровьем. Во многих случаях границы между данными вопросами проницаемы, и потому результаты и последствия отдельных опасностей могут пересекать эти границы. В то же время последствия рисков смягчаются и контролируются организациями, которые стремятся сотрудничать через практические сообщества и таким образом выйти за собственные организационные и профессиональные ограничения.

Итак, возникает сложная мозаика причинных факторов, механизмов передачи и эскалации, процессов, связанных со смягчением последствий и контроля с пересечением междисциплинарных и структурных границ. Следовательно, риск был и является трансграничным феноменом. Однако, несмотря на это, вопросам управления подобными рисками в связи с проникновением через различные «границы» уделялось недостаточно внимания. Это частично связано с менталитетом, превалирующим внутри организаций, изолированность которого усугубляется строгими дисциплинарными границами научных сообществ. В практических терминах взаимодействие элементов «риска» в различных плоскостях пересечения создает ряд интересных проблем, которые приходится решать «организациям». Существование проблем, возникающих на пересечении нескольких материальных и нематериальных границ, практически не требует доказательств. Тем не менее организации и разработчики политических процессов могут извлечь для себя весьма важные уроки именно из данной причинной зависимости. Взаимосвязь между дисциплинарными перспективами для риска может создать новое понимание, релевантное для различных видов опасностей, их предотвращения и «управления» ими. В 2008 году получен ряд примеров всеобъемлющего и трансграничного характера рисков в современных сообществах.

Новые формы рисков

Крах субстандартного рынка в Соединенных Штатах и его последствия для европейских банков и других учреждений стали серьезным напоминанием о взаимосвязанной природе бизнеса и каскадного характера прохождения отказов через «систему» (Элтман, 2009). Данный каскад отказов был быстрым и катастрофичным для многих организаций. «Крах» авторитетных финансовых учреждений и предприятий с хорошей репутацией и возникшая у других организаций необходимость в спасении национальными правительствами явно показали уязвимость связанных организаций в отношении событий, происходящих в глобальной деловой среде. Хотя финансовая взаимосвязь и риски — очевидный и в высшей степени зримый аспект современных организационных форм, имеются иные, более материальные проявления взаимозависимости цепочки опасностей, связывающей организации.

Постоянная угроза пандемического гриппа остается открытым вопросом повестки дня политиков (Лим и др., 2007; Зарокостас, 2008) и постоянно освещается в СМИ, особенно в связи с возникновением так называемого австралийского гриппа и вспышкой сезонного гриппа в конце 2008 года. Риски, связанные с возможностью пандемии гриппа от штамма H5N1, остаются открытым вопросом для медиков и предметом постоянного внимания наблюдательных систем здравоохранения во всем мире, несмотря на беспокойство в связи с потенциально неоднородным характером применимости этими системами нормативно-правового регулирования и масштабом проблемы (Кареш и Кук, 2005). На фоне данной опасности (Остерхолм, 2005, 2007) степень освещения в СМИ и усиление риска благодаря СМИ остается вопросом, который предстоит решать организациям в рамках их более широких антикризисных стратегий.

Риск пандемии гриппа, какой бы ужасной она ни казалась в плане потенциальных последствий, должен все же рассматриваться на фоне вспышек других форм заболеваний и проблем общественного здравоохранения (Кареш и Кук, 2005). Сегодня мы наблюдаем в западных государствах более высокий уровень благосостояния и здоровья, чем у предыдущих поколений, и, невзирая на озабоченность массмедиа, мы являемся, пожалуй, самым безопасным обществом за всю историю. Изменился характер возникновения, эскалации и передачи рисков через организационные и другие «границы». Взаимосвязанные сообщества способствуют распространению некоторых форм заболеваний с еще большей скоростью, чем это происходило у предшествующих поколений. Существует и проблема новых, пока не идентифицированных зоонозов: заболеваний, способных пересекать «барьер» между человеком и животным. Согласно оценкам, это верно для более 850 инфекционных заболеваний, поэтому проблема контроля подобных патогенов, способных менять хозяина, очевидна. Если патоген находит убежище или место для мутации в нескольких носителях, контролировать его становится куда сложнее, поскольку требует необходимости комплексного и существенно более сложного подхода (Кареш и Кук, 2005, стр. 41).

Близость людей к домашнему скоту в некоторых регионах планеты, высокая плотность населения и легкость передвижения людей создают «сильносвязанную и интерактивно сложную» (Перроу, 1984) систему, в которой заболевание может как мутировать, так и быстро передаваться от животных к людям.

Третья форма нового «трансграничного риска» связана с террористической деятельностью. Террористические акты в Мумбаи в 2008 году продемонстрировали аспекты уязвимости современных сообществ, в частности в портовых городах, перед лицом международного терроризма, а также трудности, с которыми сталкиваются государственные службы при защите населения и других возможных целей террористов. Постоянно развивающийся и преимущественно непредсказуемый характер угрозы терроризма раскрывает уязвимые места организаций и государственных органов, что, видимо, будет происходить и в дальнейшем. Хотя СМИ и фокусируют внимание непосредственно на актах насилия и разрушения, свершаемых террористами, существует устоявшееся мнение, что стратегия терроризма имеет долгосрочные цели, тогда как насилие служит лишь началом программы их осуществления (Фромкин, 1974–1975).

Очевидно, что терроризм является оружием тех, кто готов применить насилие, но считает, что не имеет достаточно сил для победы в открытом столкновении. Зачастую недопонимаемая, эта уникальная стратегия состоит в достижении цели посредством не терактов как таковых, а реакции на теракты. В любой другой стратегии насилие является началом, а последствие — завершением. В случае терроризма последствия насилия становятся первым шагом, трамплином на пути к целям более удаленным (Фромкин, 1974–1975, стр. 962–963). В данном контексте многие теракты можно рассматривать как события, провоцирующие более широкие последствия, такие как обнаружение уязвимых мест системы. Соответственно, высказаны предположения, что теракты 11 сентября представляли собой скорее средство для достижениям финала, чем финал сам по себе (Доран, 2002).

Возвращаясь к Мумбаи, можно утверждать, что данная атака является частью более широкой стратегии, конечная цель которой будет раскрыта позднее.

Некоторые комментаторы предложили свою интерпретацию этой конечной цели. Так, Шиндлер (2008) сравнил события в Сараево 1914 года и теракты в Мумбаи 2008 года. Он утверждает, что, как и в Сараево, корни дальнейшего развития конфликта между Индией и Пакистаном уже существовали, а теракты в Мумбаи лишь выявили внутреннюю уязвимость и напряженность между двумя государствами. Шиндлер представляет версию событий в Сараево, которая равным образом может быть применена к терактам в Мумбаи: мощная атака террористов на миролюбивый город вселяет страх, сеет ужас среди свидетелей, а затем и по всей стране. Боевики чуть старше подросткового возраста выполняют тайную миссию, из которой нет возврата, против ненавистного врага и создают кровавый международный инцидент с массивными последствиями. Два соседних государства — после продолжительного противостояния из-за проблем границ и самоидентификации — оказываются на грани войны на глазах всего мира (Джон Р. Шиндлер, Военно-морской колледж США, 2008)¹.

На данный момент теракты в Мумбаи не смогли в полной мере усилить напряжение, существующее между Индией и Пакистаном, что не уменьшает потенциала имеющихся в этом регионе рисков. Возникают также вопросы относительно долгосрочной стратегической цели террористических группировок, активно нацеленных на страны с высоким уровнем напряжения, в особенности такие, в которых главные противники располагают ядерным потенциалом. Согласно Фромкину, трамплин, в качестве которого выступает данная часть стратегии террористов, может привести к конечной точке, которая означает ужасающие последствия.

Каждый из вышеприведенных примеров иллюстрирует трансграничную природу рисков и их способность развиваться «каскадно» в пространстве и времени. Они способны обходить организационные системы контроля, приводя к эскалации последствий. Они трансграничны, поскольку с легкостью проникают через государственные, политические и социальные барьеры. Например, миграция рискового потенциала через ряд сетей вызвала беспокойство руководителей, поскольку риски в логистической цепочке компании означают осложнения в области управления рисками. Разрыв таких логистических цепочек и поддерживаемых ими ключевых национальных инфраструктур — специфическая угроза, которая тревожит умы государственных мужей и лиц, ответственных за элементы или связи между важнейшими узлами цепи (Флинн, 2002, 2004; Люфт и Корин, 2004; Бойн и Смит, 2006). Возможность защиты этих цепочек и инфраструктур на всем их протяжении порождает любопытный комплекс проблем, как показало состояние напряженности между Россией и Украиной (и последствия такового для поставок газа в Европу). Похоже, что существует риск конфликта между государствами, богатыми энергоносителями. Это явление может усиливаться по мере того, как ресурсы будут исчерпываться, а потребность в энергии — возрастать (Росс, 2008).

Исследованные нами риски трансграничны, поскольку природа угрозы имеет более одного корня и задействует многочисленные причинные факторы и каналы передачи. Они не соответствуют идеально той концептуальной логике, которую мы обычно применяем для классификации угроз и причин рисков. Они могут возникать как потенциальные кризисные ситуации, которые развиваются с разной скоростью и в разных временных рамках. Таким образом, с организационной точки зрения особо тревожный вопрос звучит так: как создавать организации, устойчивые к развитию внутри системы «нормальных» пертурбаций, которые способны нарушить равновесие системы до такой степени, что превращаются в главный «риск» или кризисные явления (Смит, на стадии подготовки)?

Вышеприведенные примеры поднимают перед риск-менеджерами некоторые интересные вопросы, а также проблему развития «устойчивости» организаций. «Устойчивость», к примеру, стала политически приемлемым и излюбленным термином для определения процессов, связанных с управлением кризисом и непрерывностью деятельности. Природа устойчивости как функциональной модели — важный элемент способности государств и организаций (в частности таких, деятельность которых выходит за рамки государственных границ) справляться с задачами, которые ставят указанные рисковые события, названные «новой разновидностью проблем» (Эриксон, 1994). То, как понимается и вводится понятие «устойчивость», а также развитие стратегий риск-менеджмента в свете этих перспектив и подходов должно, как нам кажется, лечь в основу изысканий и обсуждений в нашем издании. Как сказано выше, теперь мы перейдем к определению двух измерений нижеследующих проблем, что должно стимулировать размышления и дальнейшую работу над данным аспектом управления рисками.

Устойчивость и риск

Устойчивость как концепция, похоже, прочно взаимосвязана с понятием стабильности: перед лицом пертурбаций устойчивый организм или организация остаются стабильными (или почти стабильными) либо способны быстро вернуться к точке равновесия после того, как пертурбации окажут на них свое влияние. Тем не менее, ведутся споры о природе данного равновесия — означает ли это, что «система» должна вернуться в ту же точку, в которой находилась раньше, до момента возникновения пертурбаций, или же обрести новое состояние стабильности? Споры ведутся и о том, могут ли существовать в системе точки равновесия в определенном пункте пространства и времени. Хотя эти дебаты представляют интерес с академической точки зрения, они также могут повлиять на структуру устойчивых систем на практике, поскольку выявляют зависимость между опасными последствиями и стабильностью системы.

Можно видеть, что устойчивость как концепция имеет и пространственное, и временное измерения — организации и организмы устойчивы к определенным вещам, в определенные моменты времени и в определенном контексте (Карпентер и др., 2001).

Это не есть и не может быть всеохватывающим процессом, который обеспечивает постоянную защиту от всех угроз или просто позволяет поддерживать стабильность в изменчивой среде. Пусть это покажется несколько спорным, но очень важно еще на начальном этапе распознать ограниченность концепции, а также то, что она не является панацеей, каковой ее могут объявить в отношении проблем, встающих перед правительством и организациями. Важно также отметить, что в различных публикациях этот термин объясняется по-разному. В зависимости от выбранной перспективы ключевой элемент, как мы понимаем устойчивость, должен фокусироваться на понятии ряда точек равновесия в противоположность единственной точке. Примеры, приведенные в данной статье, призваны придать значимость мнению, что поддержание равновесия — многомерный процесс и что в более широком контексте в системах сосуществуют разномасштабные процессы, происходящие с переменной скоростью. В связи с этим система будет стабильной в определенный момент времени, но нестабильной в других точках своего оперативного «пространства». Равным образом система может казаться стабильной (или находиться в равновесии) в течение определенного времени, но при этом характеризоваться быстрыми флуктуациями, создающими возможные точки нестабильности, что в свою очередь может привести к разрушению систем защиты.

С точки зрения управления рисками это создает ряд проблем для руководителей, которые пытаются создать системы управления, позволяющие избежать эскалации и миграции вероятности угрозы, и в то же время существовать при наличии пертурбаций, равновесных и неравновесных точек. Следовательно, необходимо развивать и расширять понимание точки, в которой можно вмешиваться и управлять системой (если эффективное «управление» динамической системой вообще возможно на том уровне контроля, о котором мечтают некоторые руководители). Существуют важные различия в интерпретации концепции устойчивости, которые зависят от происхождения дисциплин, что опять же должны признать научные работники, разработчики политических процессов и практики, использующие данный термин. Считается, что понятие «устойчивость» происходит из двух источников (Холлинг и Гандерсон, 2002). Впервые оно появилось в работе из области инжиниринга, где устойчивость рассматривалась как «[…] стабильность вблизи устойчивого равновесного состояния, где сопротивление помехе и скорость возврата к равновесному состоянию используются для измерения указанной характеристики» (Холлинг и Гандерсон, 2002, стр. 27).

Это понятие ориентировано на процессы «[…] эффективности, контроля, постоянства и предсказуемости — качеств, представляющих собой наиболее желанные параметры безаварийной структуры и оптимального функционирования. Подобные ожидания уместны в случае систем с низкой неопределенностью» (Холлинг и Гандерсон, 2002, стр. 27).

Привлекательность концепции, определенной в ракурсе инжиниринга, очевидна. Понятие «прихода в норму» для системы видится как важный атрибут процесса планирования действий в чрезвычайных ситуациях, описывающий способность возврата системы к состоянию, существовавшему перед потрясением. Однако на практике понятие «прихода в норму» имеет определенные ограничения. Так, поведение социотехнических систем отличается от поведения «искусственных». Введение дополнительных факторов (управляющие, владельцы, пользователи или даже жертвы системы) приводит к возникновению множества возможностей.

Способность системы приходить в норму на практике существенно ограничена. Свидетельством тому служат последствия половодья в Халле (Великобритания): два года спустя семьи все еще живут во временных убежищах, ожидая возможности вернуться в свои дома. В данном случае устойчивость, несмотря на максимальные усилия лиц, ответственных за процессы восстановления, оказывается труднодостижимой на практике. Рассмотреть суть проблемы можно на примере публикаций, связанных с исследованиями в области биологических и экологических систем, где устойчивость рассматривается как «[…] состояние, далекое от любого равновесного и стабильного, при котором нестабильность может переключить систему в другой режим работы, то есть в другую зону устойчивости» (Холлинг и Гандерсон, 2002, стр. 27).

Здесь устойчивость рассматривается в терминах способности систем справляться с высоким уровнем неопределенности в условиях «[…] живучести, приспособляемости, изменчивости и непредсказуемости, составляющих именно те атрибуты, которые превозносятся всеми, кто склонен рассматривать события через призму эволюционного учения. Указанные атрибуты должны стать сердцевиной понимания и проектирования жизнеспособных систем» (Холлинг и Гандерсон, 2002, стр. 27).

Таким образом, можно утверждать, что существует важная взаимосвязь между жизнеспособностью и устойчивостью, если принять трактовку термина, больше ориентированную на биологию, чем на инжиниринг. Можно утверждать, что инженерный подход более приемлем в тех областях, где риск определяется на жесткой основе априорного доказательства прежних неудач. Тем не менее, в случае маловероятных событий со значительными последствиями или в максимально экстремальных ситуациях нельзя получить надежную основу для анализа или оценки угроз, природа которых рассматривается как экстремальная и опирается на инженерный подход. Если вернуться к примерам, изложенным нами в начале статьи, становится понятно, что многие проблемы, с которыми мы сталкиваемся в контексте управления рисками, выступают именно в подобной экстремальной форме, а потому необходим пересмотр подходов к управлению такими явлениями. Наше видение «стабильности» в рамках организаций и в ходе разработки политических процессов должно быть тщательно, внимательно и систематически исследовано на предмет того, необходимо ли согласовывать подход, используемый множеством организаций, действующих в сфере управления рисками, которые становятся все более глобальными и выходят за рамки границ.

Пространство уязвимости и пространство разрушения

Родственным и в равной степени важным аспектом трактовки устойчивости является понятие уязвимости и способ концептуализации данного процесса, развертывающегося в пространстве и времени. «Ландшафт», в котором действуют организации, заведомо испещрен трещинами и провалами. Как внутри, так и между организациями существуют «пространства уязвимости». Эти пространства обладают потенциалом обнаружения слабых мест в системах контроля организаций и, таким образом, ограничивают внедрение стратегий, направленных на развитие устойчивости. Неизбежно обнаруживаются пробелы в системах защиты, игнорируются слабые сигналы и ранние предупреждения, велика вероятность того, что допущения и убеждения руководства уничтожат возможности организации, связанные с контролем. С данным процессом связаны серьезные вопросы по организации обслуживания. Например, предстоит решить новые задачи по созданию таких организаций, которые смогут предоставлять «клиентам» безупречные услуги и будут способны поддерживать эффективный уровень безопасности при минимальном вмешательстве. Взаимодействие между этими и другими элементами создает и поддерживает «пространство разрушения» (Смит, на стадии подготовки), в котором взаимосвязь между устойчивостью и поиском равновесия рушит защитные системы, созданных организациями в первую очередь для обеспечения стабильности. Руководители окончательно станут авторами своих неудач, стремясь к созданию негибких систем контроля, поддерживающих определенную точку равновесия в ситуациях, где динамика системы на самом деле подавляет столь жесткие попытки контроля. Такие системы контроля ограничивают необходимые уровни адаптируемости к изменениям среды и впоследствии приводят к смещению равновесия, для защиты которого эти системы главным образом и создаются. Возникает вопрос: как организации могут развить динамические свойства, необходимые для решения таких задач, — задач, с которыми сталкиваются также научные и исследовательские сообщества в терминах способов обучения и образования руководителей. Если, например, программа MBA должна предоставить средства для развития таких динамических способностей и выйти за рамки совокупности описаний функциональных сфер менеджмента, то следует обеспечить возможность ее развития для удовлетворения будущей потребности организаций, связанной с созданием и поддержанием этих способностей. Она должна подвигнуть будущие поколения руководителей к размышлениям об уроках кризисов, вставших перед организациями, развить их способность учиться на своих ошибках и, что более важно, понимать ограниченность собственных знаний и стремиться к предотвращению будущих кризисов. Если мы не сделаем это, то обречены на повторение проблем прошлого.

Многие статьи представляют насущные проблемы, обсуждаемые в дебатах и публикациях, таким образом, чтобы показать пути, по которым могут и должны развиваться исследования риск-менеджмента. Памятуя об этом, хотелось бы завершить эту статью словами ободрения в адрес читателей и призывом помнить о пересмотренной тематической области, в рамках которой следует обращать внимание на:

• Определение, измерение рисков, кризисов и стихийных бедствий, а также контроль за ними.
• Изучение и пояснение рискового поведения в контексте организаций и сообществ.
• Контроль за рисками, связанными с экологическими последствиями, изменениями, проблемами жизнеспособности и адаптации.
• Изучение путей, позволяющих оценивать риски в случае хронических и острых форм воздействия, в частности с учетом проблем, связанных с экстремальными ситуациями.
• Развитие дебатов на тему защиты репутации предприятий и управления ею.
• Изучение природы устойчивости к катастрофическим событиям, в частности в вопросах риска и безопасности ответственных национальных инфраструктур.
• Определение и разработка динамических свойств, необходимых для предотвращения рисков и контроля за ними, а также управления устойчивостью организаций.

Примечание

1 Источник: http://www.takimag.com/blogs/article/mumbai_2008_sarajevo_1914/.

Литература

Элтман Р. К. (2009) — Большой крах, 2008. Геополитическое поражение Запада. Foreign Affairs

Бек А. (1992) — Рисковое сообщество. К новой современности. Перевод М. Риттера. Лондон: Sage.

Бойн А. и Смит Д. (2006) — Терроризм и ключевые инфраструктуры: последствия для общественно-личностных аспектов кризисного регулирования. Public Money and Management 26 (5): 295–304.

Карпентер С., Уокер Б., Андерайс Дж. М. и Эйбл Н. (2001) — От метафор к измерению: устойчивость чего и в отношении чего? Ecosystems 4 (8): 765–781.

Доран М. С. (2002) — Их гражданская война. Foreign Affairs 81: 22–42.

Эриксон К. (1994) — Новые разновидности проблем. Исследования стихийных бедствий, травм и сообщества. Нью-Йорк: W.W.Norton.

Флинн С. Э. (2002) — Америка Уязвимая. Foreign Affairs 81: 60–74.

Флинн С. Э. (2004) — Заброшенный внутренний фронт. Foreign Affairs 83: 20–33.

Фромкин Д. (1974–1975) — Стратегия терроризма. Foreign Affairs 53: 683–698.

Джидденс А. (1990) — Последствия современности. Кембридж, Британия: Polity Press.

Хьюитт К. (1997) — Регионы риска. Географическое введение в теорию стихийных бедствий. Харлоу, Британия: Addison Wesley Longman.

Холлинг К. С. И Гандерсон, Л. Х. (2002) — Устойчивость и циклы адаптации. В составе: Л.Х. Гандерсон и К.С. Холлинг (издатели). Panarchy. Понимание трансформаций в человеческих и природных системах. Вашингтон, округ Колумбия: Island Press, стр. 25–62.

Кэреш У. Б., Кук Р. А. (2005) — Связь «животное-человек». Foreign Affairs 84: 38–50.

Лим У. С., Томсон А. и Литл, стр. (2007) — Подготовка к следующей пандемии гриппа. BMJ (Британский медицинский журнал) 334 (7588): 268–269.

Лафт Дж., Корин А. (2004) — Терроризм выходит в море. Foreign Affairs 83: 61–71.

МакГир Б. (1999) — Апокалипсис. Естественная история глобальных катастроф. Лондон: Cassell.

Остерхолм М. Т. (2005) — Подготовка к следующей пандемии. Foreign Affairs 84: 24–37.

Остерхолм М. Т. (2007) — Неготовность к пандемии. Foreign Affairs 86: 47–58.

Перроу С. (1984) — Нормальные катастрофы. Нью-Йорк: Basic Books.

Ризон Дж. Т. (1997) — Управление рисками аварий в организациях. Aldershot: Ashgate.

Росс М. Л. (2008) — Кровавые баррели — почему нефтяное благополучие питает конфликт. Foreign Affairs 87: 2–8.

Шривастава, стр. (1987) Бхопал. Анатомия Кризиса. Кембридж, MA: Ballinger Publishing.

Смит Д. (на стадии подготовки) — Создание аварий в воображении — моделирование, подготовка ландшафта и управление кризисом. Simulation and Gaming, в печати.

Смит К. (2001) — Вредное воздействие окружающей среды. Оценка риска и сокращение последствий аварийных ситуаций, 3-е изд., London: Routledge.

Талеб Н. Н. (2007) — Черный лебедь. Воздействие в высшей степени невероятного. Лондон: Penguin.

Тернер Б. А. (1976) — Развитие кризисных ситуаций в организациях и между организациями. Administrative Science Quarterly 21: 378–397.

Зарокостас Дж. (2008) — Руководитель ВОЗ призывает создать объединенный фронт перед лицом трех кризисов: пищевого, климатического и пандемического (в связи с гриппом). BMJ 336 (7654): 1155. [an error occurred while processing this directive]

Версия для печати